Проект «Калейдоскоп жизни». «Лакированный» Остяко-Вогульск

Перефразируя знаменитое обращение советского комика Аркадия Райкина «Да простят меня мужчины – речь пойдёт о женщинах», начнём наш серьёзный разговор с несерьёзного вступления: «Да простит меня этнография – речь пойдёт о литературе». А если точнее – об одном литературном произведении 1930-х гг.

Состоявшийся в 1934 г. с невиданной для нынешних дней помпой I съезд советских писателей принял Устав своего союза. Отныне и, как тогда казалось, во веки веков официальным методом советской литературы становился пресловутый социалистический реализм, целью которого были «идейная переделка и воспитание трудящихся в духе социализма». Отныне главный герой классической русской литературы – человек с его духовно-нравственными коллизиями – объявлялся вне закона. Литературное пространство теперь могли обживать только классовые антагонисты – борец «за правое дело» со своими единомышленниками и их враги. Главным требованием, можно даже сказать ультиматумом, предъявляемым методом социалистического реализма писателям, стало «изображение жизни в её революционном развитии и показ становления нового человека в процессе социалистического строительства».

Так было положено начало превращению живой русской литературы в казёнщину и официоз.

Строго говоря, ставшая в советской литературе 1930-х гг. наиглавнейшей, идея созидательного труда на пользу общества сама по себе оптимистична и социально позитивна. Её выбрасывание вместе с другими атрибутами социализма на помойку истории в постсоветское время – глобальнейшая ошибка, негативные последствия которой сегодня очевидны и бесспорны. Другое дело – как эта ведущая идея довоенной литературы реализовывалась писателями на практике, то бишь раскрывалась в их произведениях.

В подавляющем большинстве случаев плохо раскрывалась. Неумно. Назойливо. Лживо. Русская классическая литература с почти религиозно-небесных высот духовности была принудительно опущена до обыденно-земного уровня аппарата пропаганды и агитации. Теперь художники слова не рисовали действительность (в тридцатые годы во многих своих проявлениях кошмарную и уродливую), а творили собственные мифы. Вместо главного принципа писателя-реалиста «Пиши, как есть» руководящим стал принцип писателя-соцреалиста «Пиши, как дóлжно быть».

Минут два десятилетия, наполненные Великой войной, формированием новых общественных идей, возмужанием следующего поколения, – и литературные творения тридцатых станут справедливо называть «коммунистической утопией» и «лакировкой действительности». Теория бесконфликтности – едва ли не самый полемический термин советской литературной критики 1950-х гг. Для многих тогда стало очевидной шулерская подмена, которую осуществил пресловутый метод соцреализма: вместо классического конфликта «хорошего с плохим» главенствующим стал высосанный из пальца конфликт «хорошего с лучшим». Стали открыто писать о пороках довоенной советской литературы – фальши, штампах, сконструированных, а не взятых из реальной жизни характерах героев, о вреде лакировки и для литературы, и для общественного развития страны в целом.

В годы перестройки подзатухшая было при Брежневе дискуссия о ценности советской литературы 1930-х гг. разгорелась с новой силой и в более широких масштабах, перекинувшись из специальных литературоведческих и исторических публикаций на страницы популярных газет и журналов. Историк А.М. Буровский писал: «Официоз создавал такую «фабрику грез», что Голливуд отдыхал. И ведь в США никто никогда не требовал принимать вестерны или «мыльные оперы» за точные и исторически правдивые описания. А в СССР правительство хотело, чтобы сказки о русской и советской истории, идеологические установки очередного съезда и партийные лозунги принимались всерьез, как истина в последней инстанции. […] Вся пропаганда создавала картину действительности, которую и лживой не всегда назовешь. Эта картина была просто фантастической…».

Именно такую фантастическую ирреальность о только что появившемся Остяко-Вогульске и недавно сформированных Остяко-Вогульском и Ямало-Ненецком национальных округах предложил в 1937 г. в очерке «Путешествие на Я-мал – конец Земли» сибирский писатель Василий Арсеньевич Величко.

Сначала о нём.

Подробная биография автора представлена в Интернете (см.: Яковлев Я.А. Василий Арсеньевич Величко – «таёжный Кихот». – Томск, 2018 [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://elib.tomsk.ru/purl/1-41075/).

Здесь лишь тезисно отметим жизненный путь Величко – одного из активных строителей нового советского общества, с одной стороны, отдавшего все свои силы реализации идей Маркса-Ленина-Сталина на практике, с другой – получившего уже при своей жизни все те блага социализма, о которых подавляющее большинство соотечественников только узнавали в теории на его политзанятиях.

Родился В.А. Величко в 1908 г. в крестьянской семье на Алтае. В 1920 г. в 12-летнем (!) возрасте вступил в комсомол, а чуть позже – в отряд ЧОН (части особого назначения, созданные для продразвёрстки и подавления крестьянских недовольств). В 15 лет, когда другие только подступаются к взрослой жизни, он уже закончил воинскую службу, перебрался в Семипалатинскую губернию (Восточный Казахстан) и вступил в Коммунистическую партию. В 1926 г. молодой коммунист закончил пропагандистское отделение Семипалатинской губернской советско-партийной школы. Отныне и до конца жизни Величко будет верой и правдой служить советской власти.

Следующее 10-летие своей жизни он пребудет в роли низового партийного функционера – сначала в Восточном Казахстане, затем в Дагестане и, наконец, в Западно-Сибирском крае (в г. Колпашеве современной Томской обл.). Здесь-то и случится история, которая навсегда впишет имя В.А. Величко на одну из самых жутких страниц в анналах сибирской истории.

Почему?

Потому что это именно он в августе 1933 г. написал письмо в партийные органы о положении на острове Назино. Этот документ оказался настолько неожиданным, пронзительным и возвышенно-трагичным, что его знают все, кто хоть немного интересуется новейшей историей Сибири или историей политических репрессий в нашей стране. Он много раз опубликован и в печатном виде, и в сети Интернет, поэтому здесь нет необходимости делать это ещё раз. Стоит лишь заострить внимание на одной очевидности: этого документа не было бы в природе, если бы не Василий Арсеньевич Величко. Сотни людей – и облечённых властью, и обывателей – знали о назинской трагедии, но только он осмелился сказать об этом настолько громко, что теперь это будет звучать всегда.

Вкратце суть дела такова.

В конце апреля 1933 г. из Москвы и Ленинграда «на трудовое поселение» в Сибирь были отправлены 2 эшелона «деклассированных элементов». По подсчётам В.А. Величко всего было отправлено 6114 чел. Кто это был? Часть – уголовники, часть – просто люди без документов, часть – несчастные жертвы репрессивной кампании, которых без всяких оснований просто задерживали на улицах, вокзалах, местах отдыха и включали в состав группы. Это был произвол потрясающего цинизма: хватали всех подряд, кто подвернётся под руку. Потом комиссия найдёт в составе этой группы «инвалидов без ног, без рук, слепых, явных идиотов, малолетних детей без родителей».

Поскольку захват людей продолжался и по пути следования эшелонов, в Томске в конце мая в три баржи были погружены уже 6600–6800 чел. (никто не вёл точного количественного и поимённого учёта). Ни советские, ни партийные органы Нарымского округа совершенно не были готовы к приёму такого количества людей и пытались протестовать, но их никто не слушал. Местные сиблаговские структуры тоже не было готовы, но молчали. Они просто высадили людей на голом острове посреди Оби напротив п. Назино Александровского района. По более поздним данным комиссии Западно-Сибирского крайком ВКП(б) на берег были выгружены 6074 чел., в том числе много детей.

И начался кромешный ад. Ад даже на фоне протекавшего параллельно крестьянского спецпереселения – тоже бесчеловечного. Раскулаченные крестьяне прибывали к местам вселения пусть и с небольшим, но всё же запасом одежды и орудий труда. Кроме того, у них были необходимые знания и умения физической работы. По крайней мере, они могли быстро соорудить землянку или другое укрытие от непогоды. У собранных на улицах и в магазинах горожан не было ничего – ни тёплой одежды, ни топоров или лопат, ни умения выживать в природе. Апрель в Москве и Ленинграде и начало июня в Сибири это совсем не одно и то же. Непогода и снег обрушились на одетых в лёгкую весеннюю одежду людей, запертых на голом острове посреди свинцово-холодной Оби. И ещё тотальный голод. И повальные болезни. И террор уголовников. И издевательства охраны… Дело дошло до людоедства (этот факт подтвердился и специально созданной комиссией).

В результате к 20 августа на острове остались примерно 2200 чел.; около 4500 чел., строивших социализм, были умерщвлены и частично съедены другими строителями социализма.

Трагедия острова Смерти (это появившееся среди местных жителей название живо и сегодня) была известна очень широкому кругу лиц – чиновникам советских и коммунистических органов, служакам Сиблага, местным жителям. Но все молчали. Громко сказал о ней только один – Василий Арсеньевич Величко: 3–22 августа того же 1933 г. он составил многостраничное обстоятельное письмо с указанием многих фактов, цифр и фамилий и отправил его трём адресатам – И.В. Сталину в ЦК ВКП(б), Р.И. Эйхе в Западно-Сибирский крайком ВКП(б) и К.И. Левицу в Нарымский окружком всё той же ВКП(б).

Есть сигнал – должна быть реакция. Была создана комиссия Западно-Сибирского крайкома ВКП(б), которая отчитывалась по результатам своего расследования перед ЦК партии.

Конечно, ни инструктор Величко, ни краевая комиссия ситуацию в Александровско-Ваховской комендатуре уже изменить не могли. Однако трудно переоценить значение этого поступка. Были спасены некоторые конкретные человеческие судьбы и жизни, а это уже подвиг. Кое-кто из садистов был отдан под суд и наказан. Однако главное даже не это, а факт вывода страшной информации за границы ГУЛАГа в общее информационное поле. История об острове Смерти – сначала сценарий трагедии, а затем «разбор полётов» авторов этого сценария и исполнителей главных ролей – получила широкий резонанс и в партийных органах, и в обществе. Выводы были сделаны всеми. И то, что больше ничего подобного не случилось, что второй остров Смерти не появился, свидетельствует как раз о главном результате поступка Величко.

Хотя, отправляя это письмо, его автор рисковал не только своей карьерой, но и самой жизнью. И он прекрасно это понимал. Его жена Елена Ивановна Величко писала мне 29 июля 1999 г.: «Я со слов мужа знаю, что его письмо было отправлено с курьером, а тот, кто отправлял, велел мужу срочно уйти в тайгу и не показываться, по крайней мере, полгода, что муж и сделал. Когда он вышел из тайги, ему под расписку дали прочитать решение по этому делу».

В 1934 г. В.А. Величко с группой эвенков написал ещё одно письмо И.В. Сталину, и терпение местного начальства, через голову которого рядовой инструктор-пропагандист опять перепрыгнул, стало иссякать. Видимо, почувствовав и эту опасность, и понимание, что он вырос из штанишек лектора в сибирской глухомани, Василий Арсеньевич в 1936 г. попросил освободить его от партийной работы и «перевести в писатели». Его со вздохом облегчения отпустили, и вскоре в Новосибирске – административном центре Западно-Сибирского края – появился бойкий журналист и начинающий писатель В.А. Величко.

Новоявленный «инженер человеческих душ» не изменил таким чертам своей натуры, как активность, работоспособность, лёгкость на подъём. Эти его качества, как и сохранившаяся близость к партийным органам, в то время были необходимыми условиями для успешной журналистской карьеры. «Советская Сибирь» – главная партийная газета Западной Сибири – часто и много публиковала Величко. И не случайно в навигацию 1937 г., то есть менее чем через год после появления в Новосибирске, он был назначен политкомиссаром военно-морского похода «Новосибирск – Карское море» через полуостров Ямал. Там он и написал свой очерк «Путешествие на Я-мал – конец Земли», пространные цитаты из которого приведены в конце этой статьи.

Все годы Великой Отечественной войны – сначала на германском, потом на дальневосточном фронтах – Василий Арсеньевич провёл на передовой, «приравнивая к штыку перо». Был пять раз ранен, дослужился до подполковника, награждён пятью боевыми орденами и шестью медалями.

С 1944 по 1956 гг. В.А. Величко являлся корреспондентом главной газеты советских коммунистов – «Правды», читал лекции на журфаке МГУ. Позже были краткосрочные и не совсем удачные периоды работы в «Литературной газете», «Сельской жизни», журнале «Советский Союз». Параллельно всё это время продолжалась и писательская деятельность.

Умер 17 апреля 1987 г. Похоронен на Ваганьковском кладбище в г. Москве.

…Вернёмся, однако ж, к 1937-му году, когда начинающий писатель, убеждённый коммунист и политкомиссар Величко плыл через территорию Остяко-Вогульского округа из Новосибирска к Байдарацкой губе. И писал свой очерк. Писал как раз по законам метода социалистического реализма.

Сегодня – с учётом новых знаний и нового опыта, полученных за 86 лет после той поездки, – и грустно, и смешно читать написанные тогда строки. Именно такие сочинения Величко и его коллег по тогдашнему писательскому цеху, дали основание для разнообразных выводов современных исследователей советской литературы. Одни пишут о достоинствах: «В творчестве писателей второй половины 30-х годов раскрывается прекрасный и светлый мир социализма, счастливая, насыщенная трудом и борьбой жизнь советского общества. Ещё большую поэтичность и окрылённость […] приобретает тема созидательного, творческого труда, без которого немыслимо существование человека социалистической эпохи». Другие – о пороках: «Литература 30-х годов […] не отображала, не изображала, а предписывала действительности, какой ей «дóлжно» быть». И то, и другое присутствует в очерке Величко в полной мере.

Нетрудно заметить, что «виллы» и «кумысные табуны» в описании детского санатория или «многочисленные цехи» и «пароходы, гружённые консервами» в представлении обычного провинциального рыбоконсервного комбината это всего лишь гиперболические прыжки авторского стиля. Понятно, что пассаж об «остяцкой царице Анне [Пуртеевой]», которая «поднимала национально-освободительное восстание», был обусловлен всё тем же принципом социалистического реализма плюс сталинской теорией классовой борьбы. Не мог же писатель-коммунист написать, что истинной причиной военного противостояния являлся банальный конфликт между центральной (российской) и местной (хантыйской) элитами за право управлять ясашным населением Кодского княжества, то есть «конфликт плохого с худшим». Могут рассмешить неуклюжие стилевые пассажи автора, который с восторгом древних евангелистов описывает чудо – появление незнамо откуда нового города «с большими улицами, театром, банями, гостиницей». Только, в отличие от библейских чудес, сотворённых высшими силами, это чудо создано советскими людьми. Обожествление советского человека – самый яркий пример применения принципа социалистического реализма!

Да и назойливое употребление слова «город» – это тоже лакировка, тоже преувеличение, тоже неправда. Городом Остяко-Вогульск станет только через 13 лет после посещения В.А. Величко, в 1950 г., когда уже и называться-то будет иначе – Ханты-Мансийском. А в 1937 г. это был посёлок городского типа.

Как иногда бывают зыбки границы между значениями слов! И эта зыбкость позволяет лавировать, хитрить, проявлять пресловутую толерантность и не называть явления и вещи теми совершенно точными и недвусмысленными словами, которые только и должны применяться. Например, слова «лукавить» и «лгать/врать» близки, но не синонимичны по значению. Словарное толкование значения первого – «хитрить, притворяться, вести себя неискренне», второго – «клеветать, возводить напраслину». Но как часто мы говорим о заведомом лгуне: «Он лукавит». Да не лукавит он, а бесстыдно врёт!

Вот и в отношении некоторых завиральных сюжетов из очерка Величко надо честно признать: «Это не лакировка, а нечто большее – наглая и беспринципная ложь». Как можно было написать такое: «Богатые сёла… Обширные поля уже зреющих хлебов появлялись вдруг среди тайги, как бы раздвинутой здесь… Мы были уже у Полярного круга, когда появились новые сёла с ветряными мельницами»? Да, сельское хозяйство округа в это время действительно развивалось – посевные площади росли небывалыми темпами: в 1929 г. они составляли 544 га, в 1931 г. – 1127 га, а в 1932 г. – уже 4120 га. Но какими усилиями эта динамика достигалась? Рабским трудом ограбленных и загнанных в тайгу бесправных спецпереселенцев с Урала, Алтая, Поволжья, Украины, южных районов Сибири… Только в 1930–1931 гг. в Остяко-Вогульский округ подконвойные баржи доставили ок. 37400 чел. Из них 11400 чел. были брошены на подъём сельского хозяйства округа, и в этой отрасли народного хозяйства спецпереселенцы составили более половины трудовых ресурсов. А на самый тяжёлый участок полеводства – раскорчёвку леса – отправлялись только они. И ветряные мельницы «у Полярного круга» ставили тоже сосланные крестьяне, местным старожилам – охотникам и рыболовам – эти сельскохозяйственные механизмы были не нужны. Называть «богатыми сёлами» подкомендатурные убогие деревушки и образно писать «как бы раздвинувшаяся здесь тайга» о результатах адских мук голодных людей на раскорчёвке мог только лгун и циник.

И столицу округа тоже строили преимущественно спецпереселенцы: из уже приведённой выше цифры ввезённых в Югру спецпереселенцев (ок. 37400 чел.) почти 40 % были направлены на лесозаготовки и строительство. Это они, работая за пайку муки, хороня умиравших от голода детей и стариков, возводили «большие улицы, театр, бани, гостиницу».

Но Величко, конечно же, не пишет о них. Все экономические чудеса, которые он, не жалея лака, старательно рисует в своём очерке, возникли как бы ниоткуда, стали результатом труда неизвестных строителей, мотивировались не принудительными нормами выработки и комендантом с наганом, а светлой верой в социализм. Не случайно автор не называет ни одного имени творцов этих чудес, а ведь это незыблемое правило любого очерка на производственную тему. Даже явно придуманный образ – девушка с рыбоконсервного комбината «из народа манси», которая «управляла целым агрегатом аппаратов», – тоже безымянен.

И уж совсем до неприличия лжив сюжет о том, как богатые северные колхозы на полученные от государства кредиты покупают на Большой земле «целые деревни», перевозят их по воде до Ямала, потом перегружают на оленей, доставляют в тундру и затем счастливо обживают, самоотверженно трудясь на благо будущего социализма. Здесь враньё сквозит в каждой строке. Например: «Новые, только что из-под топора здания в два этажа, с террасами, маковками и мачтами радио, избы и домики густо стояли на огромном плоту». Зачем за тысячи километров перевозить на плотах целые срубные постройки и только на Ямале разбирать их на брёвна для дальнейшей транспортировки по суше? Абсурд. Или – описание аргиша в 7 тысяч (!!!) оленей, который перевозит брёвна купленной деревни и занял всю ширину горизонта. Никакие комментарии этому бредовому сюжету просто невозможны.

И все эти сказки про созидание светлого будущего писались в страшном 37-м, который в историю страны навсегда вписан под названием Год большого террора. Когда писатель-политкомиссар перечислял новостройки «города Остяко-Вогульска», он, конечно же, не внёс в этот список окружную тюрьму. А она уже стояла. И в неё уже были заключены люди, 97человек из которых 8 октября того же года расстреляют. А 21 января 1938 г. – ещё 142, 26 марта – ещё 94, 19 июня – ещё 43… Эту кровавую статистику сформировали и те, кто строил Остяко-Вогульск и раскорчёвывал поля Югории. Но писателя интересовали только результаты их труда, но никак не их судьба.

Когда читаешь небылицы Величко, всё время возникает каверзный вопрос: «Интересно, а сам Василий Арсеньевич верил в то, что писал?». Скорее всего, нет. Просто он на своём участке борьбы за социализм реализовывал сталинскую идею создания «нового человека», своего рода Homo sovieticus. Он писал не действительность, а свои идеальные представления о ней, красивую мечту о земле, которую он действительно любит и которой желает блага.

И не случайно такие «инженеры человеческих душ» получали квартиры с московской пропиской, цепляли на френчи ордена и ели хлеб с маслом. Их союз с властью был незыблемым. Жена Василия Арсеньевича – Елена Ивановна – в письме мне сообщала: «Пока был жив Сталин, мужа побаивались, так как Сталину нравилось, как он писал. [выделено мною. – Я.Я.] Муж же со Сталиным никогда не разговаривал и видел его только на параде и стоял в почётном карауле у гроба».

Обслуживающие власть писатели трудились не напрасно – созданный ими миф о социалистическом рае теперь вечен. Миф не остался в древности, он благополучно дожил до наших дней и уверенно сморит в будущее. Он был рядом с копьём и мечом, он есть рядом с автоматом и баллистической ракетой, он будет рядом с межпланетными и межгалактическими кораблями. Это неотъемлемая часть культуры. При этом, принимая новые формы, миф остаётся неизменным по своим истокам – он опирается не на рациональные знания (на этих принципах базируется наука), а на веру и убеждения. А последние диктуются нам культурной традицией, религией или идеологией. Если эта идеология государственная, то мифы насаждаются государством – всей его идеологической и репрессивной мощью. Советская идеология тоже была не более чем религиозно-мифологической системой.

И именно потому толика продукта этой системы, которая предлагается ниже, является таким же элементом мифологии о Югре, как сказания о Торуме или Мир-Сусне-Хуме (только время и причины его рождения иные). Этот новый миф имеет все основания претендовать на статус исторического источника к истории обских угров в двадцатом столетии со всеми вытекающими правами на его изучение и сохранение.

Я.А. Яковлев