«Калейдоскоп жизни». Косатые богатыри Сибири

Как современный человек относится к причёске? По-разному, конечно. Для кого-то это только элемент личной гигиены (волосы чистые и аккуратно уложенные – ну, и ладно!). Для других это возможность следовать моде (неважно, соответствует ли причёска внешнему облику, – главное, чтобы она была модной). Для третьих способ укладки волос – это форма самовыражения (такие относятся к выбору причёски как к жизненно важному решению). Понятно, что последнюю группу составляют преимущественно женщины. И одна из них по имени Софи Лорен так сформулировала своё кредо: «Прическа влияет на то, как складывается день, а в итоге и жизнь». Вот так. Ни больше – ни меньше.

Ещё более кратко и афористично мысль об обусловленности жизни причёской сформулирована в пословице племён Западной Африки: «Причёска делает человека».

Однако этот процесс не такой простой и односторонний, как кажется знаменитой кинодиве или жителям Гвинеи-Бисау. В реальности причёска и человеческая жизнь взаимно воздействуют друг на друга, даже более того – порождают друг друга. И потому красный «ирокез» на голове безошибочно укажет на панка, бритый череп – на скинхеда, грязные и непричёсанные длинные пряди – на хиппи, аккуратный пробор – на яппи, а короткие волосы на макушке и бритые виски – на рейнджера.

Это сегодня. А вчера? По историческим меркам, конечно. В древности, в средневековье, в традиционных обществах? Например, у народов Сибири XVI–XVII вв., когда сюда пришло население из Европейской России. Аборигены тогда находилось на стадии, как выражаются историки, «родового строя и раннеклассовых отношений». Без письменности. Без городов. Без государственных институтов. С вождями, шаманами, универсальной культурой существования в экстремальных северных широтах и в состоянии «войны всех против всех». Со сложной социальной организацией, о структуре которой учёные дискутируют до сих пор. В таких условиях обусловленность причёски жизнью человека была намного выше. Правильнее будет сказать даже не «жизнью человека», а «статусом человека». Ведь паспорт ещё не изобрели, систему радиолокационного оповещений «Свой – чужой» тоже. А потребность публично представлять своё происхождение, общественное и семейное положение, пол, возраст и пр. существовала. Для реализации этой потребности каждое общество изобрело свои знаковые системы – открытые и понятные посвящённым. Универсальными элементами таких «презентационных» систем были украшения, пояса, татуировки и… причёски.

Повсеместной причёской были тогда косы. От подданных Поднебесной на Хуанхэ до самоедов Арктического побережья. Не детские косички, про которые поэт мог накидать милые стишки:

«Заплету с утра косички
И у мамочки спрошу:
«Можно бант своей сестрички
Я сегодня поношу?».

Нет, это были косы взрослых людей – женщин и мужчин.

Количество кос у разных народов было разным. Этнографы утверждают, что в древности обитатели циркумполярной зоны носили по две косы, но потом мода стала более разнообразной, и двукосье сохранилось только у обских угров (ханты, манси), некоторых народов Амура и североамериканских индейцев.

Даже в 1904 г. исследователь мансийской этнографии К.Д. Носилов писал: «На сцену выступили два здоровых вогула, один в халате, другой в одних кожаных штанах, но с такими косами, заплетёнными красным шнуром и связанными медной цепочкой, что таких редко сыщешь и у вогульской красавицы».

Обратим внимание: это были не просто косы, а косы, украшенные шнурком и металлической цепочкой. Это не праздничный вариант причёски, а повседневность. И мужчины, и женщины богато украшали косы самыми разнообразными предметами.

Чаще это были красные, синие и голубые ленты, шнурки или просто полоски ткани. К ним могли добавить медные или бронзовые цепочки, низки бус или бисера. У народов Приуралья, Зауралья и Западной Сибири в большом ходу были специально изготавливаемые небольшие бронзовые фигурки птичек, медведей, коньков, зайцев и других зооморфных образов, включая и фантастические.

Но они были дороги, поэтому в косы могли вплести любой подручный металлический предмет – пуговицу, кольцо, даже шестерёнку от часов. Важно, чтобы он блестел и был заметен издалека.

В чёрных волосах (а коренные сибиряки все сплошь брюнеты) начищенные металлические подвески смотрелись, конечно, эффектно. Однако эстетика (в местном понимании, разумеется) была только одним из условий причёски. Помимо формы, было важно и содержание, а именно – сакральная, охранительная функция. Только блеска металла для отпугивания зловредных духов было недостаточно. Необходимо было привести в действие и шумовые эффекты. Звука позвякивающих при соприкосновении друг с другом металлических украшений, которые исследователь Сибири XVIII в. И.Г. Георги обозвал «брякушками», а в современной археологической науке называются «шумящими подвесками», некоторым особо боязливым обладателям кос было недостаточно. Они вплетали ещё и маленькие колокольчики. Ну, и само собой, там находилось место для других, иногда весьма экзотических защитных амулетов вплоть до высушенных змеиных головок. Поэтому селькупскую или мансийскую красавицу, накосные украшения которой блестели на солнце и звучали при ходьбе, было видно и слышно издалека.

Но к чему такие повышенные меры предосторожности? Да к тому, что аборигены отнюдь не воспринимали волосяную растительность на голове только «производными эпидермиса кожных покровов» или «составной частью защитного покрова у млекопитающих и их предков», как разъясняют нам энциклопедии. Те 30–150 тыс. (у кого как) длинных волос, что произрастают на человеческой голове, воспринимались ими как «защитный покров» в гораздо более широком смысле, чем это понимается современным человеком. Прежде всего, волосы – это сакральная сила, место обитания человеческой души. Но обо всём по порядку.

Хантыйская космогоническая мифология отводит волосам решающее значение в сотворении мира. Дело обстояло так. Сначала на планете суши не было, только повсеместный Первоокеан. Обитавшие на небесах около верховного божества Торума две утки нырнули в него и достали в клюве немного донного ила, который, разрастаясь, начал формировать сушу. А дочь Торума принялась творить на этой суше флору и фауну, используя для этой созидательной работы свои волосы. Сначала из них были созданы густые леса. Однако они были пусты, и небесная принцесса начала вычёсывать гребнем из своих волос животных и раскидывать их по лесам. Последний сюжет – о вычёсывании лесных обитателей (преимущественно пушных) из волос сверхъестественного существа женского пола – очень популярен в фольклоре сибирских этносов.

Некоторые полагают, что из божественных волос происходят обитатели не только лесов, но и вод. Казымские ханты величают своего бога Хоймаса «Вэрт с косами, наполненными озёрной рыбой».

Из волос простых людей соболей и белок не вычешешь, они не боги. Но и их волосы обитаемы. Ханты верят, что именно там в образе маленькой птички живёт одна из человеческих душ. Она покидает свою волосяную обитель на голове перед смертью человека.

Видимо, именно это анимистическое убеждение и сформировало у хантов, манси, ненцев, селькупов множество поверий и ритуалов, связанных с волосами и причёской. Чтобы не потерять эту душу, необходимо создать для неё максимально комфортные условия. И потому человек с длинными волосами, пышной шевелюрой воспринимался окружающими как владелец этой важной души, а, значит,  имел статус сильного во всех отношениях мужчины – физически, социально, сакрально, сексуально… И, наоборот, обладатель лысины, потерявший по сей причине ставшей бездомной душу, оценивался окружающими слабым, бессильным человеком. У селькупов рабам брили голову. В мансийской мифологии есть персонаж по имени Какын-пунгк-ойка – раб богатыря Пайпын-ойки. Перевод имени – Паршивый Лысый Мужик – говорит сам за себя.

Волосы как маркёр жизненной силы были крайне важны, с ними связано огромное количество верований и обрядов, сопровождавших человека от рождения до смерти. Главная цель – сохранить волосы. Их нельзя обрезать, ибо это будет означать своеволие человека, который самовольно укорачивает отпущенный ему свыше срок жизни. Их даже нельзя часто расчёсывать, а выпавшие при уходе за головой волосы нельзя разбрасывать, их необходимо сохранять всю жизнь и захоронить вместе с покойником – только в этом случае человек забирает с собой в иномирие весь запас земных сил. Не случайно же, в отличие от русского языка, в хантыйском для волос головы выделено даже отдельное слово.

Чтобы ослабить потенциально опасного человека, надо расплести, обрезать или прикрыть его волосы. Поэтому предусмотрены самые разнообразные действия с причёской невесты – она приходит из чужого рода и уже потому крайне опасна для рода жениха.

Похороны сородича – ещё одна ситуация, когда требуется нейтрализация силы. У хантов зафиксирован обычай: только что овдовевшая женщина обязана какое-то время после похорон разбирать пряди на три косы, две из которых заплетать, а одну оставлять незаплетённой на правом плече. А манси в период траура вовсе не заплетают косы 4 (по женщине) или 5 (по мужчине) дней. А потом ещё 40 или 50 дней (соответственно полу покойника) не связывают концы кос. Иногда во избежание угрозы со стороны покойника подобные «импотенциальные» процедуры проводили в его адрес. В погребении X–XIV вв. могильника Алдыган, расположенного в Томской области, зафиксирован факт обрезания волос у покойника перед его отправлением в иной мир.

Курьёзную запись о появлении мужской причёски в виде кос оставил в своём дневнике Г.Ф. Миллер после посещения Новой Мангазеи (Туруханска) в 1739 г.: «…Я заметил у нескольких самоедов, что они, подобно своим жёнам, носят волосы, заплетёнными по обе стороны лица. Я получил по этому поводу такое разъяснение, что если самоед как следует удовлетворяет свою жену или он сожительствует с одной больше, чем с другими, то она в знак благодарности заплетает ему волосы таким образом, а помимо этого ещё смазывает ему всю голову рыбьим или оленьим жиром». Возможно, толмач не смог донести до «отца сибирской истории» правильное объяснение, или ненцы просто пошутили над ним, но академик прав в главном: «самоедские мачо» точно были косатыми.

Как акт высокой материнской любви и механизм передачи своей силы ребёнку можно рассматривать кажущийся, на первый взгляд, странным обычай лесных ненцев: перед положением ребёнка люльку для избавления от злокозненных сил окуривали, а затем мать или кто-то из старших стряхивал с себя внутрь люльки свои волосы.

Символ волос как выражение силы, могущества, превосходства обнаруживается не только в области сексуальных отношений, иногда на него можно наткнуться в совсем уж неожиданных сферах человеческого существования. Например, в фольклоре обских угров очень популярны менквы – злобные человекоподобные лесные существа. Среди них есть обычные экземпляры, а есть супермощные и суперзловредные. И последних навеличивают не только «волосатоногими» (это ещё как-то можно представить), но и «волосатоглазыми». Или область понятий о здоровье и болезнях. Поскольку одним из самых страшных (сиречь сильных) заболеваний в Сибири долгое время оставалась оспа, то она и получила высшее место в этой иерархии. И манси называли её «Косатый повелитель». Дух болезней у северных хантов имел сложносоставное имя Xįń-ort / Xįńort-pox / Xįń-urt-pox и отражён в фольклоре как «Косатый властелин железнобортной лодки». Даже в европейских игральных картах, которые к XIX в. вошли в быт обских обитателей, ханты нашли «волосатоголового» короля и переименовали его в Urt / Ort (близко понятию «богатырь»).

В иерархии шаманов восточных хантов верхнюю ступень занимал сёккын-ёл – «шаман с косой».

Впрочем, не всегда символом могущества были именно волосы на голове, причёска. В некоторых случаях важно было акцентировать внимание на волосах вообще. Выше уже упоминались «волосатоногие» и «волосатоглазые» менквы. Определение «волосатое» могло относиться и к другой жизненно важной субстанции – сердцу. Подтверждения тому имеются в сибирском фольклоре, пусть и не в обско-угорском. Нганасаны неоднократно рассказывали об эвенкийских богатырях с двумя сердцами, одно из которых было волосатым. Сами же эвенки с удовольствием повествуют о великом воине Шиктовуле, имевшем вместо сердца «комок медвежьей шерсти», и о другом своём богатыре, в груди которого бились сразу два «волосатых сердца». В алтайском героическом эпосе фигурирует сильный шаман Бади с обросшим волосами сердцем.

Необходимо также заметить, что отождествление волос с силой человека и порождённая этой идеей богатейшая мифо-ритуальная практика не являются уникальным явлением сибирской этнологии. Вся мировая история от древности до средневековья наполнена этой мифологемой. Жертвоприношение человеческих волос в самых разных формах (вплоть до выбривания тонзуры при вступлении в католический монашеский орден), изменение причёски невесты в свадебной церемонии и родственников или покойника при погребально-поминальном ритуале, использование волос в магических обрядах и различных гаданиях, всем известный миф о Самсоне и Далиле… Этот ряд можно множить и множить, но он выходит за пределы нашей темы.

Возвращаясь к обско-угорской истории, отметим очевидное: разумеется, максимальное маркирование символом волос получила тема воинов, богатырей, князей, шаманов и т.п. Все эти русскоязычные слова передают по сути дела одних и тех же людей с концентрированным у них физическим, социальным и сакральным превосходством. Наиболее полно всё это, конечно же, представлено в фольклоре.

Так, образ самого популярного и самого любимого героя мансийских преданий – Мир-Сусне-Хума (младшего сына верховного бога Торума) – почти всегда сопровождают поэтические эпитеты «Золотоволосый», «Князь с волосами восходящего солнца» и т.п.

Божества рангом помельче и почитаемые богатыри тоже отмечаются признаком волос. «Заплетённый герой», «Косатый богатырь», «Волосатая голова», «Волосатоголовый» – самые устойчивые эпитеты в таких случаях. Но нередко народная поэзия наделяет знаменитых воителей очень длинными и красочными титулами. Например, богатыря Тэк-отыра величают «С бахромистым концом косы, много слуг имеющий богатырь» и «С вьющимся концом косы, много народа имеющий богатырь». Его волосы были столь длинны, что он мог лечь на одну их половину и укрыться другой, а семь жён ежедневно заплетали ему семь кос. Другого достойного мужа в фольклоре называют «Подобный болотной морошке косатый богатырь, подобно болотной морошке сильный богатырь». А как вам фраза о богатыре салымских хантов «Это был единственный раз, когда коса Ай-орт-ики коснулась земли…»? Красиво, правда?

Наиболее ярким примером отношения обско-угорских мифических богатырей к волосам является многократно отмеченный в фольклоре обряд скальпирования. Да-да, воины с берегов Оби  точно так же снимали скальпы с поверженных врагов, как это делали бойцы с берегов Миссисипи. Просто в Сибири не оказалось своего Ф. Купера или М. Рида, и потому об этом обычае у могикан и делаваров знают почти все, а у хантов или манси – только историки. Последний зафиксированный факт скальпирования в культуре хантов и ненцев отмечен… в декабре 1933 г. Как сообщали советские источники, тогда во время вооружённого сопротивления политике советских властей по ликвидации традиционной социально-экономической структуры и культуры местных народов на озере Нумто были убиты и скальпированы 5 чел. (конечно, если информация о снятии скальпов не является придумкой советской пропаганды с целью показать «варварство» северян и оправдать последовавшие затем репрессии в адрес участников мятежа и их родственников). И у индейцев Северной Америки, и у аборигенов Северной Азии даже физически выживший после потери скальпа воин уже никогда не мог претендовать на прежнее место в структуре своего социума. Но не это было самым страшным, а то, что он терял возможность на реинкарнацию, на возрождение в ином мире. Потеря волос обозначала абсолютную смерть.

Возможно, в прошлом указание на наличие длинных волос / кос было обязательным в титуловании мифических героев и реальных лидеров угорского общества. В фольклоре можно найти немало тому примеров. Даже говоря от первого лица, такой персонаж не забывал упомянуть об этом. В одной героической песне звучит: «Живу я, бог с косой, в образе лишённой перьев чайки…».  В другой – «Выношу свою голову с косами как ветви лиственницы…».

По укоренившейся в аборигенной среде традиции маркировать высокий социальный статус косой угры даже православных святых, занявших в христианской части их пантеона высокое положение (к примеру, Георгия Победоносца), представляли именно с косами. В связи с последним трудно удержаться от соблазна и не указать на любопытную историческую параллель: одно из канонических католических изображений Христа XIII–XIV вв. передаёт образ младенца с косой.

Любопытный пример корреляции причёски и социального статуса даёт хантыйское сказание о пяти Эмдерских братьях-богатырях. Все они имели косы и отличались от простых «воинов со стриженным лбом / воинов со стриженой головой». Но при этом трое старших, занимавших привилегированное положение, имели сложные титулования или имена, а младший – нет, его звали «Из среды 80 богатырей с оленьими ногами избранный, с опущенными косами, косатый Яг». Обратим внимание на оборот «с опущенными косами». Имя, как правило, содержит в себе концентрированную семантическую нагрузку и поэтому не может иметь малозначимых в смысловом отношении элементов. Старшие братья-богатыри были тоже «косатые», и поэтому отличительным признаком младшего в имени обозначено не наличие, а положение кос – «опущенные». Стало быть, у старших богатырей высшего ранга (т. е. более сильных) косы должны быть, наоборот, «поднятыми»? Видимо, ответ на этот вопрос надо давать положительный. По крайней мере, фольклор это позволяет. Так, в исторических преданиях юганских хантов о своём богатыре Тонье / Танье неоднократно упоминается о торчащем вверх оленьем хорее, который этот воин привязывал к своим косам.

Задранная вверх коса, способная поднять даже привязанный к ним тяжёлый хорей, – это тоже своеобразный маркер физической и сакральной силы героя, знак его необычных способностей и высокого места в обществе. Наверное, в древности такая причёска была привилегией избранных. А потом включился механизм подражания. Для понимания этого процесса можно рассказать историю распространения в России имени Мария. В первой половине XIX в оно было популярным в дворянской среде (стоит вспомнить хотя бы реальную Марию Волконскую или вымышленную Машу Троекурову). Крестьяне в своих потугах быть хоть как-то похожими на своих господ стали этим именем называть своих дочерей, и во второй половине того же столетия имя Мария прочно обосновалось в крестьянских домах, но исчезло из дворянских покоев.

Точно так же случилось и с причёской в виде задранной вверх косы. Этот эстетический реликт древней причёски сибирских богатырей стал модой простолюдинов. Например, енисейские эвенки «обматывали ремешком волосы от макушки головы до конца косы; коса при этом стояла в виде дуги». Такую же претенциозную конструкцию сооружали на своей голове ваховские ханты. «…Я в Охтеурье видел, у них косы ремешками обмотаны, как рога стоят. У мужиков тоже», – рассказывал ещё в 1960-х гг. очевидец.

По сравнению с поднятыми вверх косами для демонстрации силы проще было эту косу каким-то образом удлинить – изготовить накладные (или ложные) косы. Это делалось разными способами: приплетали к натуральной косе отрезанные волосы, верёвочки, полосы ткани… Чем длиннее – тем красивее. Возможно в XVIII–XX вв. потомки «косатых богатырей» в полной мере уже и не осознавали, что таким образом их прадеды поднимали свой социальный статус. Они просто следовали традиции, ставшей модой. И европейские путешественники с удивлением смотрели на мужиков с накладными, богато украшенными косами, ниспадавшими иногда ниже пояса.  И.Г. Георги (XVIII в.): «Волосы заплетают в две косы, и с каждого плеча висит до самых подколенок в ладонь шириною ремень или суконная полоса». И.С. Поляков  (XIX в.): «Они любят щеголять волосами, заплетая их в две длинные косы, и не считается против правил удлинять их почти до земли искусственными приставками». О. Финш и А. Брем: (XIX в.): «Из-под платка висят длинные, большею частью искусственные косы (по-остяцки оох-саву, самоедски – гуш), к которым ради украшения прицеплены оловянные пуговицы, цепочки и т. п.» и «Так как косы должны быть возможно длинные, то они часто бывают фальшивые или надставленные, как и у цивилизованных женщин». При похоронах, по крайней мере у северных хантов, ложные косы и накосные украшения клали рядом с умершим. А как же? В другом мире ему тоже потребуются и сила, и социальный статус.

Ханты были уверены, что косы у мужчин существовали изначально и будут всегда. У них есть наполненное поэтикой сказание о первом мужчине ханты, где об этом сказано прямо: «Первый ханты мужчина в сах… наряжался. Лицо у мужчины, как летняя луна, золотистое, румяное. Коса чёрная, густая, как полночь в пору поспевания брусники. Красив смуглый мужчина с чёрной косой в шубе, как снег, белой». Как так может быть? Ведь если он был первым, то кто ему заплёл косы? На этот вопрос у хантов есть очень простой ответ: «У мужчин на затылке сами заплетаются одна или две косички». Есть даже примета: количество таких косичек у молодого человека показывает, сколько у него будет детей.

Уверенность обских угров в обязательном наличии у воина длинных волос родила в их фольклоре сюжеты о таких волосах и у их достойных противников – русских казаков. И победить русского богатыря можно лишь после того, как провести определённые манипуляции с его волосами. Не обязательно их отрезать, как это сделала коварная Далила у могучего Самсона; достаточно их расчесать – и противник лишится магической защиты.

Но пришли другие времена, другие люди, другая жизнь… В неизбежном в таких случаях противостоянии косы стали восприниматься как обязательный атрибут традиционной культуры и языческого мировоззрения. Часть принявших православие аборигенов уже отказывалась от причёски дедов и отцов и стриглась «в кружок». Другие новокрещены могли по привычке носить косы. Однако при любом раскладе и тех, и других те же северные ханты и ненцы всё равно называли «бескосыми», поскольку весь комплекс верований и представлений о волосах их соплеменники, надевшие крест, уже утрачивали. Стрижка «в кружок» постепенно вытесняла двухкосье у мужчин, однако очень многие продолжали придерживаться старой моды ещё и в двадцатом столетии.

В 1931 г. приехавшему на Северную Сосьву В.Н. Чернецову – тогда молодому ещё исследователю, а в будущем одному из столпов отечественного сибиреведения – один из местных манси твёрдо сказал, что волосы резать нельзя, и с неприязнью добавил, что «подстриженные вогулы выглядят очень нехорошо».

Идеологи строительства социализма боролись с косами ещё более непримиримо, чем православные миссионеры. Их показательные обрезания включались в план работы Красных чумов, публиковались в газетах, были темой радиорепортажей.

Но на тех же газетных страницах, где публиковалась информация об этих акциях, размещались фотографии передовых охотников и рыбаков… с косами.

Даже после войны вернувшиеся домой ханты и манси снова отпускали волосы и заплетали косы. Такая реликтовая причёска вкупе с галифе, которые фронтовики донашивали ещё десяток лет, и медалями на груди придавала косатому богатырю двадцатого столетия чрезвычайно колоритный вид. Кое-где в таёжной глубинке – например, у манси и северных хантов, мужская причёска в виде двух кос сохранялась вплоть до последней четверти XX в.

В наши дни плетение в две косы сохранилось кое-где только в качестве свадебного обрядового действия невесты.

Богатыри у обских угров не перевелись – напомним, что Роман Проводников, обладавший в 2013–2014 гг. поясом чемпиона мира по версии WBO в первой полусредней весовой категории, по происхождению манси из Берёзова. Но косы они уже не плетут. Хотя, подобно многим современным российским старообрядцам, которые вспоминают о вере своих предков и начинают отпускать бороду только под старость, некоторые ханты и манси зрелого возраста сегодня отращивают волосы и даже заплетают их в две косы.

Автор: Я.А. Яковлев