Наша беседа с Аксиньей Степановной Меровой состоялась давно, уже более десятка лет минуло. Тогда она приехала в Ханты-Мансийск погостить в семье дочери Галины – последней из восьми своих детей. И я не мог не воспользоваться случаем и не пообщаться с этой мудрой мансийской женщиной, одним из духовных лидеров моего народа, последней представительницей исчезнувшего рода Паланзеевых, хранительницей мансийского святилища «Миснэ-суй ур эквы аги» – «Соснового леса женщины дочь». Аксинья Степановна и её муж Рудольф Васильевич сумели воспитать и дать хорошее образование всем своим детям, которые сейчас ответственно трудятся, достойно живут и, рожая детей внуков, продолжают историю обских угров уже в третьем тысячелетии. Поэтому и официальные награды (звание «Мать-героиня», ордена «Материнская слава» II и III степеней, Медали материнства I и II степени), и большой авторитет среди своего народа достались этой женщине заслуженно.
Галина Рудольфовна (по мужу – Кондина), которая является сейчас редактором окружной мансийской газеты «Луима сэрипос» («Утренняя заря»), рассказывала так.
«Моя мама родилась 12 апреля 1932 года на реке Ятри, это в сторону Уральских гор. Её родители были оленеводами. Раньше оленеводы весной каслали [пасли оленей на природе], а детей регистрировал тогда, когда оказывались поблизости от сельсоветов. В свидетельстве о рождении моей мамы местом рождения указана деревня Хурумпавыл Берёзовского района. У меня бабушка с дедушкой в Хурумпавле жили, держали большое хозяйство – коров, лошадей. У других родственников были олени. В 1938 году, когда маме было шесть лет, её отца и моего деда репрессировали. Она рассказывала: «Приехали двое мужчин и говорят, что нужно ехать в Берёзово. Дед стал собираться, а бабушка ему говорит: «Ты бы не одевал свой парадный пояс». Он отвечает: «Я ведь ничего плохого не сделал, вернусь обратно. Быстро съезжу – только туда и обратно». Но домой он уже не вернулся. Бабушка поехала туда, где он пас оленей, и сколько смогла поймать, столько и пригнала их через Кепож в Хурумпавыл».
А вот неспешный рассказ А.С. Меровой – о своей жизни, о жизни своего народа, о важности и нужности дорожить своей землёй и своими традициями, которые – единственные – только и могут сохранить народ.
«Я – манси. У меня сердце мансийское, язык мансийский, мысли мансийские. По-русски я плохо понимаю. Старшего поколения людей совсем не осталось, вот только несколько женщин.
Раньше люди жили дружно, не выпивали, не ругались. Если приходила пора охоты, то несколько человек вместе уходили в тайгу. В лес придут – каждый идёт на свои угодья подальше от других.
Ну, иногда выпивали, но только на поклонении духам-покровителям или при посещении святых мест предков. Приедут туда с угощением, поставят стол, помолятся и немного выпьют. Они вели себя взвешенно, разумно, зря не ругались. Они с умом жили. Кто говорит, что они совсем не пили? Пили. Но с умом.
В таких землях [городах] и в таких домах [многоэтажных] мы жить не умеем. Нам надо, чтобы было, где погулять, чтобы лес рядом был, чтобы вода рядом была. Весной птички прилетят: они щебечут, ты слушаешь. Мы привыкли к лесу. Как нам жить на этой [городской] земле? Нашей душе, нашему глазу нужны лес и вода. Смотришь на лес – и на сердце хорошо; на водную гладь смотришь – хорошо… Весной рыба появляется и начинает прыгать над водой. Смотришь – там прыгнет, тут прыгнет…
В Хурумпавле я постоянно живу. Там мои родители жили, там мои родственники жили. Вначале наша деревня называли Хорынгпавыл. За ней есть большое озеро Хоримтур, от него и взяли название «Хорын». А «пауль» или «павыл» – по-мансийски «деревня». Так и пошло название.
Сначала в пауле 4–5 домов стояли. Рядом ещё две деревни были. Нынешний этнограф из Ханты-Мансийска Татьяна Дмитриевна Слинкина жила в одной из них, в Хошлохе – это от нас в 18 км. А в 1941 году все три деревни сселили в одну. Теперь Хошлоха уже нет, а в Хурумпавле совсем мало народу этим летом было. А что там молодёжи делать? Рыбу поймают – рыба никому не нужна. Пушнина тоже никому не нужна. А как человек жить будет? Мы – пенсионеры – только и живём там. Мы, знаем, что каждый месяц мы какую-то пенсию возьмём, а молодому человеку нет никакой прибавки. Вот поэтому они и уезжают.
В нашей деревне Хурумпавыл действовали колхоз, промкомбинат по производству извести (сырьё привозили из карьера под Берёзово) и рыбоучасток Берёзовского рыбокомбината. В 1954 году началось укрупнение малых деревень. Мы тогда в Хошлохе жили. К нам приезжал Николай Тимофеевич Шесталов [отец мансийского поэта Ювана Николаевича Шесталова], говорил, что три колхоза – из Хошлоха, Хоримпавыла и Ломбовожа – будут объединяться в один. Искали землю, где сообща жить. Наша деревня в половодье затапливалась. А в Ломбовоже высокая земля, и нас туда начали переселять. В то время очень бережное и строгое отношение было к скоту, им очень дорожили. Телят берегли, старались вырастить из них коров. И вот наши три поселения объединили, переселили нас в Ломбовож. Весна наступила – народ начал переезжать. Дома в Хошлохе бросали, перевезли только три новых дома. Но не все переехали, работа-то в деревне была: кто согласился – переехал, а кто захотел в деревне остаться – остался. А в 1973 году в Хошлохе промкомбинат забрали, там известку делали. И последний народ постепенно начал переезжать в Саранпауль. У нас в Хошлохе остались всего три человека. В поселке Щекурье тоже мало народу осталось, там один Вьюткин – пожилой человек – остался.
Дочь моя в мансийской газете работает, приезжает в командировку – старые слова спрашивает: «Мама, расскажи. Я запишу…». Сейчас в обороте речи не употребляем старинных слов, говорим на современном мансийском языке, хотя у нас большой языковой запас. А молодёжь особо ничего не знает – ни святых слов, ни песен. Божественное слово немного иное, звучит по-другому, на нём нужно уметь говорить. Вам теперь нужно кое-что [святые слова, песни] уже знать, а то уходит ведь старшее поколение.
Когда мы росли, то на святые песни, шаманское камлание у нас – детей – особого внимания не было. В тот период была уже советская власть, наших духов-покровителей, наше святое слово уже «топтали». Старших мужчин, стариков увезли… В наших краях много шаманов было. Один из них обладал божественным словом, сильный был шаман. Ему уже за семьдесят лет было, всё равно его увезли. Куда увезли? Но есть нынче талантливые молодые люди. Потихоньку к ним мудрость придёт; может быть, они дальше [святое слово] говорить будут. Может быть, со временем они на свои земли ездить будут, посещать святые места будут, посещать духов-покровителей… Ведь многие святые места остались «без хозяев» и [священные амбарчики] падают… Кто их вверх сделает [поставит новый лабаз]? Там есть[святилище]«Суйур эква», ближе к Ломбовожу есть «Сирасат Отыр». Пусть молодёжь приедет, посмотрит, где святое место находится, где святой амбарчик стоит.
Им, конечно, нужен «взрослый человек», без которого никак… Вот, к примеру, святое место «Сорахт нупыл Большая Най Отыр эква оли». Новосибирские учёные, которые ездили на него, говорили: «Жители Хошлоха ездили на святые места, когда «взрослые» люди были. Они поднимали священные амбарчики. Но потом те снова упали, потому что мансийские паули опустели». Верные, надёжные слова куда пойдут [если амбарчика с духами-покровителями нет]? В землю уйдут. В лесу нужно поднимать святой амбарчик с духами-покровителями и всем, что там есть. Тогда человек след жизни найдёт. Если упал амбарчик, на земле лежит, то у человека слова кончаются, разговор кончается… Если на святом месте святой амбарчик упадёт, нужно дорогу вперёд [дальше] искать. Пока манси-народ есть, нужно дорогу икать. Есть наши духи-покровители, и они должны высоко стоять, а не на земле валятся. Если амбарчик упадёт, где святое слово искать? Тогда слова уходят куда-то, уходят в землю.
Надо мансийское дело вперёд искать. По мансийскому обычаю нужно не показывать себя – нужно потихоньку жить. В наших краях святых мест много было и много народу было. А теперь многих не стало, и много святых амбарчиков ушло… И некому их поднять. Дети откуда знают? Ничего не знают. Нужно вперёд жить, мансийское дело вперёд искать.
Были раньше люди, много с бубном шаманили, в каждом пауле. С топором и ножом шаманили. Теперь старших мужчин совсем нет, и некого спросить. У нас в Хурумпавлыт нет старших мужчин. В наши края заходят нехорошие люди. Вот сожгли святой амбарчик. Был Николай Иванович, он съездил, восстановил свой святой амбарчик. А молодёжь и близко туда не подходит. Молодёжи нужен взрослый. Он бы рассказал, что нужно сделать – они бы сделали. Если им скажут, то они сделают. Они умеют делать… Манси очень мало, и молодёжь не очень ценит свою жизнь: то здесь упадёт, то там упадёт, то убьют его…
Когда советская власть наступила, то очень обижали манси: «Манси – плохой, манси – такой-сякой…». А сейчас, если узнают что ты – манси, то здороваются, улыбаются, разговаривают. На мансийской земле стоят, на мансийской земле живут.
Когда к манси приходят, их всегда принимают в доме.
Я в своей деревне хочу жить, где я выросла. Мне моя земля очень нужна. В деревне у меня корова, лошадь, собаки. Выйду во двор, корова моя бежит, лошадь моя бежит…».
А.М. Мерова. 1932–2011. (На фото – справа)
Аксиньи Степановны не стало в 2011 году. Рудольф Васильевич перебрался к дочери Галине и зятю Вячеславу в Ханты-Мансийске, жить в деревне уже нет сил. Уходит поколение, хранившее остатки подлинной мансийской и хантыйской культуры. Уходит молча – так же, как жило – «не показывая себя, потихоньку». Уходит с грустью, потому что осознаёт: многое, оставшееся им от предков, наследовать некому. Жизнь стала совсем иной, современная глобальная урбанистическая культура нивелирует все этнические особенности и своеобразия. На улицах Сургута и Ханты-Мансийска уже очень трудно отличить манси или ханта от русского или татарина – все в одинаковой одежде, на одинаковых автомобилях, с одинаковыми мобильниками и планшетами.
А я не могу забыть наш уже такой давний разговор. И мучаюсь теми же самыми вопросами.
Никита Партанов